"Я не интеллектуал — более того, всерьез обеспокоен попытками американской прессы рекламировать меня как интеллектуала новой волны. Кто я? Попробую сформулировать. Мастер осязательного мышления, скажем так. Да, я познаю мир наощупь." (Февраль 1976).
"Я не интеллектуал — более того, всерьез обеспокоен попытками американской прессы рекламировать меня как интеллектуала новой волны. Кто я? Попробую сформулировать. Мастер осязательного мышления, скажем так. Да, я познаю мир наощупь." (Февраль 1976).
RS: На некоторых дисках можно услышать, как вы – будучи еще совсем молодым – говорите на публике. На "Би-би-си сессиях", например, есть отрывки из ваших интервью с Джоном Пилом, вы сами объявляете "Space Oddity", и так далее. Вы звучите при этом как очень застенчивый человек.
Bowie: О, да, я им и был! Я был невероятно застенчивым, просто болезненно застенчивым. Мне потребовалось много лет, пока я не смог несколько больше раскрыться и не чувствовать припадков страха в ситуациях на публике. Но эта проблема частично отвественна и за то, что я выдумал все эти персонажи. Они стали, конечно, элементом искусства, но поначалу они мне были нужны, чтобы вообще иметь возможность выступать, не чувствуя себя все время неуверенно. И тут я заметил, что в этом что-то есть, что мне это хорошо удается. Я не знал только, дело ли тут в моем голосе или в моей личности, или в чем-то еще. Я еще не знал, что в каком-то смысле рожден для того, чтобы быть на сцене. Поэтому я придумывал себе роли, чтобы за ними спрятаться и в безопасности делать то, что мне нравится.
RS: И это по-настоящему сработало?
Bowie: Ну, естественно. Я должен был сперва научиться отбрасывать все эти маски и понять, что я хорош сам по себе и мне не нужны эти роли. На самом деле я чувствую себя на сцене лучше всего, если могу просто петь свои песни, без всяких кулис и театра, просто так. Дайте мне микрофон, и я буду счастлив.
RS: Вы хотите этим сказать, что изобретение глэм-рока было ничем иным, как просто приемом самовнушения?
Bowie: Средством излечения застенчивости! (Смеется.) Ну, можно и так сказать. Это была не единственная причина, я был тогда, само собой, очень благодарен идее, что можно перевести рок-н-ролл в новую форму искусства, что его можно представлять, будучи одновременно от него дистанцированным. Но моя застенчивость подтолкнула меня в этом направлении. Я бросился в объятия постмодернизма, потому что был слишком застенчив! (Смеется и говорит деланым голосом, как диктор на радио): Вы застенчивы? Мы рекомендуем вам постмодернизм!
RS: Но писать картины было бы еще лучше, чем петь, тогда бы вам даже не пришлось и рта раскрывать.
Bowie: Я действительно подумывал об этом. Но в конце концов оказалось, что живопись цепляет меня не достаточно сильно. (Раздумывает, наморщив лоб.) Я понял, что можно сохранить визуальный элемент и будучи музыкантом. А я любил музыку. По-настоящему любил. А в живописи нет другой музыки, кроме той, которую ты включаешь, пока пишешь картину. И потом, я знал, что могу писАть. В этом я был всегда уверен.
RS: Только песни или прозу тоже?
Bowie: Я считал, что буду хорошим сочинителем. Я это ощущал, я мог это ПОЧУВСТВОВАТЬ. Если мои сверстники играли на гитарах и пытались писать песни, то я всегда мог это делать гораздо лучше их, и говорил себе: "У тебя есть талант. Ты будешь сочинителем, потому что у тебя это получается. Но подожди-ка, кто же будет петь твои песни?" Такая вот цепочка рассуждений (изображает мучительные размышления): "О Боже, наверное придется это делать самому, это так стыдно..." Так вот, примерно.
RS: То есть, вы могли самому себе сказать: "Я хорош", но не могли еще это мнение защитить перед другими.
Bowie: Точно! (Смеется.) Мне было 18. Ну само собой, я был ХОРОШ. А в 19, наверное, уже ЛУЧШЕ ВСЕХ! А потом ты становишься старше и замечаешь, что ты – такой как есть. И это индивидуальный подход.
RS: Кто-нибудь вообще заметил такой ваш внушительный зачин? Не говорили ли люди просто: "Опять этот пижон в чулках"?
Bowie: Само собой, никто ничего не понимал. Ну да, некоторые журналисты оказались достаточно сообразительными. В основном те, предметом которых было... э... искусство. Другие думали (ветреным тоном): "Ах, ну что за педрила!" (Смеется.) Такие вот глубокомысленные анализы были...
RS: С Джорджем Стайнером такого наверняка не случалось...
Bowie: Наверняка нет... Самое ироничное в том, что понимали меня главным образом американские журналисты. Как назло, люди из той самой страны, которая нападает на все, что я из себя представляю. Элиса Купера там понимали, потому что он был достаточно вульгарен. Своего рода цирковой фрик, к которому легко было привесить табличку. Но Зигги стафф.. (хочет себя поправить) – нет, Зигги Ста... Зигги Стафф, мне это нравится (смеется)... Короче, он не подходил к подобным клише, он балансировал на такой тонкой грани между серьезным и водевильным, что было трудно понять, что же он из себя представляет, - в сексуальном смысле, тоже. Но некоторые здешние авторы разобрались в академическом аспекте, что меня весьма порадовало. Они могли бы это сформулировать гораздо лучше, чем я сам. (Смеется, деланым голосом): Вы хотите знать, чем я здесь на самом деле занимаюсь? Тогда прочтите такого-то и такого-то!
RS: Складывается впечатление, что ваши устремления фундаментально изменились в начале 80-х. Так ли это?
Bowie: Нет, это не было каким-то сознательным поворотом. Когда начинаешь новый альбом, то думаешь просто – "Вот мой следующий альбом". Большего никогда в голову не приходит.
RS: Но "Let’s Dance" звучал так...
Bowie: Нет, Найл (Роджерс, продюсер, - прим.ред.) и я – мы ни секунды об этом не задумывались. Мы никогда не думали, что "Let’s Dance" будет так хорошо продаваться. Для меня это был просто следующий шаг, и на этой пластинке есть некоторые, я по крайней мере так думаю, интересные....мммм... вещи, которые для меня лично были шагом вперед. И если бы я лучше подумал и не стал пытаться идти на поводу у своих вновьприобретенных слушателей, я бы мог после "Let’s Dance" сделать снова что-нибудь совершенно другое. То было плохое эстетическое решение. Мне очень нравится "Let’s Dance". "Ricochet", например, - отличная работа. И вообще, сама идея для танцевальной вещи использовать такого чистой воды блюзового гитариста, как Стиви Рэй Вон... Подумай-ка, до этого ничего подобного не было. После холодных германских электронных звуков, это было драматическое решение: окей, танцевальная музыка хороша. Но что произойдет, если мы туда снова внесем некий человечный элемент? Но то, что за этим последовало – гигантский успех – это меня слегка сбило с толку, и я начал внезапно играть для галерки. Пока я записывал два следующих альбома, я думал: "А что бы могло понравиться этим людям? Что-нибудь, вроде "Scary Mоnsters" я им не скормлю, иначе они побегут покупать пластинки Фила Коллинза... (смеется лукаво и не столь громовым образом, как обычно). Ничего подобного я до того не делал.
RS: Не играли перед огромными массами людей, которые совсем не обязательно Боуи-фэны.
Bowie: Точно. Это было глупо. Четыре года, с 1984-го по 1988-й, были для меня с творческой точки зрения очень плохими годами.
RS: Тем не менее, вы, наверное в чем-то рады, что вышло именно так.
Bowie: Я был очень рад, когда это кончилось. Я буду вечно благодарен Ривзу Гэбрелзу за то, что он работал со мной и для меня и помог мне снова найти точку опоры в сочинительстве. Лично для меня это была замечательная идея – создать Тин Машин. (Продолжая дальше говорить очень быстро, похлопывая руками по бедрм): Я знаю, что в этом мнении почти одинок, но ведь большинство все равно ничего не понимает. Они не понимают, почему я так поступаю. В случае с Тин Машин я как раз НЕ пытался оправдать чьих-то ожиданий.
RS: Группа была стратегическим шагом...
Bowie: (Говорит, растягивая слова и наморщив лоб): Мне срочно нужно было понять, кто я такой, как мне писАть и куда мне двигаться дальше, и откуда взялся весь этот бред, через который я только что прошел. И, надо сказать, что после этого с моим сочинительством, думается мне, дела обстояли все лучше и лучше – через все 90-е к сегодняшнему дню. Как сочинитель я снова так же силен теперь, как когда-то. Точка. Конец истории. Мне помогло. Тин Машин мне помогли.
RS: Ну, в 2019 году выйдет юбилейный двойник к 30-летию Тин Машин, тогда мы их оценим заново.
Bowie (Смеется): Да-да, и еще кое-что к тому же... Ирония в том, что он наверняка выйдет... Я видел песни Тин Машин на сборниках – "Корни гранджа", и все такое. Когда другие группы начинают на тебя ссылаться, тогда ты понимаешь, что кое-что идет как надо. Я слыхал, как некоторые из молодых говорили: "Эй, пластинки, которые Боуи сделал с Тин Машин, они круты!" И думал про себя: "Да! Так и есть!"
RS: Так значит, наконец-то покой в душе?
Bowie: "У нас друг с другом сердечные отношения, - говорит Боуи. – У нас, пятерых."
Источник: night-spell.livejournal.com